Один и без оружия [Трактир на Пятницкой. Агония] - Николай Леонов

Корней опустил ненужное оружие в карман халата, скользкая от пота рукоятка вывалилась из ладони, пистолет тяжело ткнулся в бедро. Корней Сипатого боялся давно, с царских времен. Сипатый знал о двурушничестве и, когда уходил из гостиницы в мае, оставляя десять тысяч, сказал: «Пользуйся пока, теперешние тебе не платят. Придут от меня, отдашь».

Корней сел за стол, взглянул на свои руки, спрятал в карманы.

Хан подвинул Корнею рюмку, кивнул, выпил, не чокнувшись.

— Люди недовольны тобой, Корней, — Хан снова налил. — Прийти тебя просят. — Он выпил и добавил: — Очень.

— Мент, которого ты привел в дом, спит? — спросил Корней; слушая свой тихий, привычно спокойный голос, порадовался.

— Я его отпустил.

— Куда? — не понял Корней.

— К своим, милицейским, — равнодушно ответил Хан. — Посоветуется с начальниками и вернется. К рассвету обещал, товарищи слово держат, не как некоторые.

Корней посмотрел в смуглое, медальной чеканки лицо и подумал, что Сипатый выбрал человека правильного. Корней молчал, не как обычно, заманивая, он запутался, не только крапленых карт не видел, масти не различал, все кровавыми каплями червей казалось.

— У тебя давно перебор, Корней, — сказал Хан. — Брось их, не разглядывай. Ты прикупил лишку, когда завел этого клоуна, Петьку Кролика. Люди, от тебя возвращаясь, немыми не становятся. Одни твердят — Корней такой, другие талдычат — иной. Сипатый все определил, говорит, мол, Корней вместо себя Петьку Кролика подсовывает, не верит нам. С Кроликом у тебя на руках двадцать два было, а ты все прикупал. Блондина велел забить за то, что мальчонка горячие камешки твоей стерве подарил. Когда люди об этом неправильном деле узнали, у тебя, Корней, в картах не двадцать два, а тридцать три оказалось. Тебе мало, ты все прикупаешь…

— Хватит, — перебил Корней. — Соберемся и потолкуем, виноват Корней, ответит. Ты в дом пришел, грязь принес да еще порядок свой установить хочешь. Ты бы сначала за собой подмыл, потом извинился бы, а уж тогда и к столу сели бы.

— Ладно, — Хан глянул на ходики на стене, — что мы с тобой один мешок с горба на горб перекладываем. Мой грех есть, но твой, Корней, — он вытянул руку, чуть ли не упираясь пальцем Корнею в грудь, — попервей моего. Что вышло? Передали мне, что ты работника по металлу ищешь. Мне малого пристегнули, и я к тебе его привел. Так малого-то ко мне пристегнули — знали, к кому. Значит, сок-то брызнул от твоей посылки. Я бы Сынка этой матери не взял бы с собой, так на моем хвосте прилетели бы. Ты что же, полагаешь, Леха-малый в проходняках ментов запутал и они домой спать дернули? Что там, в уголовке, все вислоухие? Или ты Мелентьева не знаешь? Или Воронок ихний слаще моркови ничего не кушал?

Корней хотел перебить, Хан не дал:

— Не меряйся виной, Корней. Я с Сынком, или как его, оплошал, поначалу брать не хотел, однако он в бильярдной при мне такой номер задвинул, что я разлопоушился. Думаю, ни в жизнь ментам такого исполнителя не приобресть…

— Да вроде из цирковых он, — уже миролюбиво сказал Корней. — И Сынком он был, и по церквам шастал, а потом…

— Я тоже понял, — согласился Хан. — А перед тобой не открылся, потому что, когда дворами шли, я хвост засек. Думаю, что такое, вроде бы раньше чисто было, а как с Лехой-малым столкнулись, хвост вырос. Решил подождать, приглядеться. Корней — человек, каждый знает, однако жизнь всякое показывает. Ты согласен, Корней? И то, что ты за Корнея этого шута выдавал, тоже подозрительно. Скажи?

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, стол мешал, а то могли бы сцепиться зубами.

Не ответил Корней, оскорбление проглотил, однако такая ненависть его прихватила, что понял: не жить им двоим на свете. Напрасно Хан ждал ответа, пауза дала возможность Корнею подумать, проанализировать ситуацию.

Парень знал приметы Корнея. Обрисовать его могли два человека: Сипатый и Мелентьев. Ничего, кроме слов, у парня нету, доказать он ничего не может, потому и говорит много. Корней приободрился, решил помолчать, пусть парнишка выговорится.

Хану надоело ждать, и он продолжал:

— После утрешней нашей беседы ясно стало, запутался Корней, выход ищет и толкает нас лбами, чей черепок не расколется, того Корней себе и возьмет, — он улыбнулся, сверкнул белыми зубами. — Или я ошибся, Корней?

— Ты не ошибся, Хан, — Корней не принимал равновесия — если его самого за горло не держали, то за глотку хватал он. — Красиво сложено, складно. Только зачем ты Сынка отпустил? Нам без него не разобраться. Кроме имени Сипатого, все остальное слова. А Сипатого знают и по эту сторону и по ту… тоже знают…

Потерял Хан все преимущество, что до этого приобрел. И сидят вроде так же, выглядят по-прежнему, только сила от одного к другому перешла. И только что пистолет в кармане булыжником никудышным полу оттягивал, а тут оружием стал.

— Ты меня за кого держишь? — ласково спросил Кор ней. — У вас хвост не после бильярдной вырос, он отродясь с липового побега был. Леха вас через лабиринт по моему приказу провел; провел, хвост и вылез наружу. Понял? А раз уголовка за вами топает, значит?.. — Он усмехнулся. — Значит, один из вас подсадной. Так кто виноват? Ты или Корней? Чего молчишь? Ты кто такой? Хан? Или как тебя? — спросил Корней. — Рассказывай.

— Рассказывать? — Хан замялся. — Лежим, значит, каждый свое думает. Я нож у Паненки вчера с кухни спер, не сказывала?

— Не сказывала.

— Думаю, так-то я его одолею, хоть и верток, черт. Однако без крайности на мокрое идти к чему? А тут Сынок и открылся. Говорит: да, верно, из уголовки я, Корнея кончать надо. А мы с тобой два берега у одной реки, нам друг без дружки никуда. Тебе, говорит, все одно не простят, что привел меня к Корнею. И стал он, Корней, о тебе рассказывать…

— Отпустил почему?

— А чего? Так и так менты вокруг шастают, за парня своего беспокоятся, могут в любой момент паспортную проверку устроить. Пускай парень сходит, потолкует, от слов никто не умирал. Он им доложит: Степу Хана сагитировал в помощники, теперь нас двое…

— Он вернется?

— Как есть, куда денется?

— Хочешь, я тебе другую сказку расскажу? — Корней, чтобы в случае чего не попасть под опрокинутый стол, поднялся, отошел в сторону. — Сынок, сказал ты ему, попал ты здесь в чужую, непонятную историю, тикай, пока цел. Я тебя не видел, ты — меня, а с Корнеем мы сами разберемся. Чем, Хан, хуже твоего сложено?

— Неправда, потому и хуже.

— Слушай приговор, мальчик, — Корней стал прежним, голос его звучал тихо, слова падали весомо: — Если Сынок не вернется, ты тихонечко отсюда уходишь. Я из-за такого дерьма с властью бодаться не собираюсь. Если Сынок вернется, то ты, Хан, его на себе отсюда унесешь.

— Как — унесешь?

— На себе, мертвого! — неожиданно гаркнул Корней.

— Нет, — твердо ответил Хан.

….. Как знаешь, — равнодушно сказал Корней. — На сходке людям расскажешь, как ты мента сюда привел и как отпустил.

Хан вышел из номера и направился по коридору к себе, а Корней переоделся и начал готовить документы на реализацию гостиницы.

Глава девятая

Выбор

Николай Сынок шел по ночной Москве не оглядываясь, и с каждым шагом истончалась нить, связывавшая его с Мелентьевым и Воронцовым, казалось, стало труднее дышать, словно шел он против сильного ветра.

Сынок спустился к Трубной, потоптался у забегаловки, в которой недавно с Ханом пережидал дождь, обошел афишную тумбу.

«Центральный рынок, — прочитал Сынок, — цены крайне дешевые. В ближайшем будущем рынок будет перестроен по западноевропейскому образцу». И оттого, что не только будущего, своего завтрашнего дня Николай не знал, афишу он сорвал. На этот бессмысленный жест, весело захлебываясь, откликнулся милицейский свисток. Николай удивился, кто же это в темноте разглядеть мог, и не сразу сообразил, что стоит прямо под фонарем. Сынок вышел из блеклого круга, легко перепрыгнул через ограду Петровского бульвара и свернул на Цветной. Непонятно радовал Николая оставшийся позади бестолковый свистун. И хотя он высвистывал по-детски беспомощно и не отозвался ему никто, все ж таки пробил своим тонким голоском темноту и хмарь и легонечко подталкивал в спину. Идти стало легче.

Из подворотни пахнуло густо и несвеже, однако и такой запах был Николаю приятен, напоминал о доме, которого у него давно уже не было. Цокнули копыта, лошадь оскользнулась на булыжнике, заржала, ленивый мат перекрыл ее, заскрипела телега. Видимо, к рынку подползали первые, самые рачительные хозяева.

Николай шагнул шире — раз крестьянин зашевелился, значит, рассвет почуял. Сынку еще следовало успеть в цирк, без него все задуманное не стоило и фиги. Он перелез через ворота, обогнул здание и толкнул дверь служебного входа. Как он и ожидал, дверь простуженно всхлипнула, точно так же, как и десять лет назад, когда Николай Сынок последний раз уходил отсюда.